Неточные совпадения
—
Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего
понимания, — преклоняюсь и умолкаю.
Не замечать этого она не могла: и не такие тонкие женщины, как она, умеют отличить дружескую преданность и угождения от нежного проявления
другого чувства. Кокетства в ней допустить нельзя по верному
пониманию истинной, нелицемерной, никем не навеянной ей нравственности. Она была выше этой пошлой слабости.
На лице его можно было прочесть покойную уверенность в себе и
понимание других, выглядывавшие из глаз. «Пожил человек, знает жизнь и людей», — скажет о нем наблюдатель, и если не отнесет его к разряду особенных, высших натур, то еще менее к разряду натур наивных.
В отличие от
других экзистенциалистов, Хайдеггер держится за старое
понимание истины, но по-новому выраженное.
Жизнь вел я уединенную, словно монах какой; снюхивался с отставными поручиками, удрученными, подобно мне, жаждой знанья, весьма, впрочем, тугими на
понимание и не одаренными даром слова; якшался с тупоумными семействами из Пензы и
других хлебородных губерний; таскался по кофейным, читал журналы, по вечерам ходил в театр.
Все эти вещи казались до того легки нашим
друзьям, они так улыбались «французским» возражениям, что я был на некоторое время подавлен ими и работал, и работал, чтоб дойти до отчетливого
понимания их философского jargon. [жаргона (фр.).]
Мое
понимание христианства всегда было эсхатологическим, и всякое
другое понимание мне всегда казалось искажением и приспособлением.
В последнее время я опять остро чувствую два начала в себе: с одной стороны, аристократическое начало, аристократическое
понимание личности и творческой свободы; с
другой стороны, сильное чувство исторической судьбы, не допускающее возврата назад, и социалистические симпатии, вытекающие из религиозного источника.
У него
другое понимание христианства, византийское, монашески-аскетическое, не допускающее никаких гуманитарных элементов,
другая мораль, аристократическая мораль силы, не останавливающаяся перед насилием, натуралистическое
понимание исторического процесса.
Во-первых, о ней до сих пор не было говорено ничего серьезного; во-вторых, краткие заметки, какие делались о ней мимоходом, постоянно обнаруживали какое-то странное
понимание смысла пьесы; в-третьих, сама по себе комедия эта принадлежит к наиболее ярким и выдержанным произведениям Островского; в-четвертых, не будучи играна на сцене, она менее популярна в публике, нежели
другие его пьесы…
Паншин скоро догадался, с свойственным ему быстрым
пониманием ощущений
другого, что не доставляет особенного удовольствия своему собеседнику, и под благовидным предлогом скрылся, решив про себя, что Лаврецкий, может быть, и прекрасный человек, но несимпатичный, «aigri» [Озлобленный (фр.).] и «en somme» [В конце концов (фр.).] несколько смешной.
— Да, батюшка! — говорил он Антошке, — вы правду сказывали! Это не промышленник, а истукан какой-то! Ни духа предприимчивости, ни
понимания экономических законов… ничего! Нет-с! нам не таких людей надобно! Нам надобно совсем
других людей… понимаете? Вот как мы с вами, например! А? Понимаете? вот как мы с вами?
В последнее время между этими женщинами установилось то взаимное
понимание между строк, которое может существовать только между женщинами: они могли читать
друг у
друга в душе по взгляду, по выражению лица, по малейшему жесту.
Около порога сидели два старых и один молодой курчавый солдат из жидов [См. ниже в Словаре трудных для
понимания слов.] по наружности. Солдат этот, подняв одну из валявшихся пуль и черепком расплюснув ее о камень, ножом вырезал из нее крест на манер георгиевского;
другие, разговаривая, смотрели на его работу. Крест, действительно, выходил очень красив.
Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, — что для людей с
другим пониманием может казаться совершенно иначе.
Для облегчения этого одинакового
понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже — слова, определяющие те оттенки понятий, которые для
других не существуют.
До сих пор Евпраксеюшка была до такой степени беззащитна, что Порфирий Владимирыч мог угнетать ее без малейших опасений. Благодаря крайней неразвитости ума и врожденной дряблости характера, она даже не чувствовала этого угнетения. Покуда Иудушка срамословил, она безучастно смотрела ему в глаза и думала совсем о
другом. Но теперь она вдруг нечто поняла, и ближайшим результатом пробудившейся способности
понимания явилось внезапное, еще не сознанное, но злое и непобедимое отвращение.
Эти бездарные исполнители закона решительно не понимают, да и не в состоянии понять, что одно буквальное исполнение его, без смысла, без
понимания духа его, прямо ведет к беспорядкам, да и никогда к
другому не приводило.
Предполагалось, что учение Христа передается людям не как всякая
другая истина, а особенным, сверхъестественным способом, так что истинность
понимания учения доказывается не соответственностью передаваемого с требованиями разума и всей природы человека, а чудесностью передачи, служащей непререкаемым доказательством истинности
понимания. Возникло это предположение из непонимания, и последствием его была невозможность
понимания.
То же происходит и с обществами людей при переходе от одного
понимания, а потому и устройства жизни, к
другому. Люди только сначала постепенно и равномерно один за
другим воспринимают новую истину внутренним путем и следуют ей в жизни; при известном же распространении истины она усваивается ими уже не внутренним способом, не равномерно, а сразу, почти невольно.
Так что, как сведения, полученные мною после выхода моей книги о том, как не переставая понималось и понимается меньшинством людей христианское учение в его прямом и истинном смысле, так и критики на нее, и церковные и светские, отрицающие возможность понимать учение Христа в прямом смысле, убедили меня в том, что тогда как, с одной стороны, никогда для меньшинства не прекращалось, но всё яснее и яснее становилось истинное
понимание этого учения, так, с
другой стороны, для большинства смысл его всё более и более затемнялся, дойдя, наконец, до той степени затемнения, что люди прямо уже не понимают самых простых положений, самыми простыми словами выраженных в Евангелии.
Но пришло время для дикаря, когда, с одной стороны, он, хотя и смутно, но понял значение общественной жизни, значение главного двигателя ее, общественного одобрения или осуждения — славы; с
другой стороны, когда страдания его личной жизни стали так велики, что он не мог уже продолжать верить в истинность своего прежнего
понимания жизни, и он принял учение общественное, государственное и подчинился ему.
Он говорит, что заповедь о непротивлении злу насилием значит то самое, что она значит, тоже и о заповеди о клятве; он не отрицает, как это делают
другие, значение учения Христа, но, к сожалению, не делает из этого признания тех неизбежных выводов, которые в нашей жизни сами собой напрашиваются при таком
понимании учения Христа.
Это-то обладание мнимым непогрешимым их орудием познания и служит главным препятствием
понимания христианского учения для людей неверующих и так называемых научных, мнением которых и руководится всё огромное большинство неверующих, так называемых образованных людей. Из этого-то мнимого
понимания вытекают все заблуждения научных людей о христианском учении, и в особенности два странные недоразумения, более всего
другого препятствующие правильному
пониманию его.
Освобождение происходит вследствие того, что, во-первых, христианин признает закон любви, открытый ему его учителем, совершенно достаточным для отношений людских и потому считает всякое насилие излишним и беззаконным, и, во-вторых, вследствие того, что те лишения, страдания, угрозы страданий и лишений, которыми общественный человек приводится к необходимости повиновения, для христианина, при его ином
понимании жизни, представляются только неизбежными условиями существования, которые он, не борясь против них насилием, терпеливо переносит, как болезни, голод и всякие
другие бедствия, но которые никак не могут служить руководством его поступков.
И если бы тот человек, который усвоил христианское жизнепонимание, не стал бы, не дожидаясь
других, жить сообразно с этим
пониманием, никогда бы человечество не изменило своего положения.
Одна из этих причин это та, что как верующие, так и неверующие твердо убеждены, что учение Христа понято ими давно и так полно, несомненно и окончательно, что никакого
другого значения, кроме того, которое они придают ему, и не может быть в нем. Причина этого состоит в продолжительности предания ложного
понимания и потому непонимания его.
Так возражают защитники существующего строя. И рассуждение это было бы совершенно справедливо, если бы переход людей от одного
понимания жизни к
другому совершался посредством только одного того процесса, при котором каждый человек отдельно и один за
другим познает опытом тщету власти и внутренним путем постигает истины христианские.
Теперь скажу о
другом мнимом
понимании христианства, мешающем истинному
пониманию его, — о
понимании научном.
Напрасно я истощал все доступные
пониманию Олеси доводы, напрасно говорил в простой форме о гипнотизме, о внушении, о докторах-психиатрах и об индийских факирах, напрасно старался объяснить ей физиологическим путем некоторые из ее опытов, хотя бы, например, заговаривание крови, которое так просто достигается искусным нажатием на вену, — Олеся, такая доверчивая ко мне во всем остальном, с упрямой настойчивостью опровергала все мои доказательства и объяснения… «Ну, хорошо, хорошо, про заговор крови я вам, так и быть, подарю, — говорила она, возвышая голос в увлечении спора, — а откуда же
другое берется?
Дон-Кихот был на этот случай в памяти и как будто даже обрадовался гостю, с которым мог говорить о предметах, недоступных
пониманию Зинки и
других мужиков.
Но меня того, которого она знала, который угадал бы ее приезд и пошел бы ей навстречу, не было. Живая связь невысказанного взаимного
понимания между нами прекратилась как прекратилась она с товарищеской средой. Правда, воспоминание о ней лежало где-то глубоко, на дне души, вместе с
другими, все еще дорогими образами. Но я чувствовал, что это только до времени, что настанет минута, когда и эти представления станут на суд моего нового настроения…
Долгов, начавший вместе с
другими, без всякого, впрочем,
понимания, глотать ужинные блага, стремился поспорить с критиком касательно греческой трагедии и об ее трех единствах. Будучи не в состоянии себя сдерживать, он ни с того ни с сего возвестил...
Если было мало разногласия в
понимании других лиц, то о Чацком, напротив, разноречия не кончились до сих пор и, может быть, не кончатся еще долго.
Отсюда начинается долговременная и тяжелая история неполного
понимания Гоголя людьми самыми ему близкими, искренно и горячо его любившими, называвшимися его
друзьями!
А что он ничего
другого не в состоянии был понять в «Народных рассказах», так это опять совершенно естественно, и весьма странен был бы тот, кто стал бы ожидать от него такого
понимания.
Находя, что приближается в действительности для них решительная минута, которою определится навеки их судьба, мы все еще не хотим сказать себе: в настоящее время не способны они понять свое положение; не способны поступить благоразумно и вместе великодушно, — только их дети и внуки, воспитанные в
других понятиях и привычках, будут уметь действовать как честные и благоразумные граждане, а сами они теперь не пригодны к роли, которая дается им; мы не хотим еще обратить на них слова пророка: «Будут видеть они и не увидят, будут слышать и не услышат, потому что загрубел смысл в этих людях, и оглохли их уши, и закрыли они свои глаза, чтоб не видеть», — нет, мы все еще хотим полагать их способными к
пониманию совершающегося вокруг них и над ними, хотим думать, что они способны последовать мудрому увещанию голоса, желавшего спасти их, и потому мы хотим дать им указание, как им избавиться от бед, неизбежных для людей, не умеющих вовремя сообразить своего положения и воспользоваться выгодами, которые представляет мимолетный час.
Мера, принятая крестьянами, так далека от наших цивилизованных и осторожных нравов, она так радикальна для златой средины нашего
понимания, что мы даже в теории не могли ее придумать, даже
другим не могли предложить ее…
Ничто-то ничто, да только ничто это понимает себя и свое место в мире. А если оно понимает, то понимание-то это не ничто, а что-то такое, что важнее всего этого бесконечного мира, потому что без этого
понимания во мне и
других подобных мне существах не было бы и всего того, что я называю этим бесконечным миром.
У одних (преимущественно у современных представителей «религиозно-исторической» школы в протестантизме) это сближение делается чересчур внешне и тенденциозно, а
другими столь же тенденциозно затушевывается; религиозно осмысленное сравнительное изучение культов есть одна из задач, настоятельно вытекающих из правильного
понимания природы религиозного процесса в язычестве.» [«Знаете, что когда вы были язычниками — έθνη, то ходили к безгласным идолам так, как бы вели вас — ως αν ήγεσθε άπαγόμενοι» (1 Кор.
Наше
понимание объективного времени будет существенно различаться в зависимости, напр., от того, принимаем ли мы учение о перевоплощении душ, т. е. о неоднократном повторении жизни одних и тех же существ, или нет; далее, видим ли мы мистический центр мировой истории в событии боговошющения или в чем-либо
другом.
Еще в «Феноменологии духа» Гегель дал следующую меткую характеристику «исторического» направления в немецком богословии, которое сделалось столь влиятельно в наши дни: «Просветительство (Die Aufklärung) измышляет относительно религиозной веры, будто ее достоверность основывается на некоторых отдельных исторических свидетельствах, которые, если рассматривать их как исторические свидетельства, конечно, не могли бы обеспечить относительно своего содержания даже степени достоверности, даваемой нам газетными сообщениями о каком-нибудь событии; будто бы, далее, ее достоверность основывается на случайности сохранения этих свидетельств, — сохранении, с одной стороны, посредством бумаги, а с
другой — благодаря искусству и честности при перенесении с одной бумаги на
другую, и, наконец, на правильном
понимании смысла мертвых слов и букв.
Это свидетельствует о развитии духа научности вообще, а вместе с тем и о творческом упадке религии, при котором коллекционирование чужих сокровищ заставляет забывать о своей собственной бедности [Такое значение развития науки о религии отметил еще Гегель: «Если познание религии понимается лишь исторически, то мы должны рассматривать теологов, дошедших до такого
понимания, как конторщиков торгового дома, которые ведут бухгалтерию только относительно чужого богатства, работают лишь для
других, не приобретая собственного имущества; хотя они получают плату, но их заслуга только в обслуживании и регистрировании того, что составляет имущество
других…
Однако что значит в этом смертно-серьезном деле голое
понимание? Требуется что-то
другое, гораздо более прочное и глубокое. «Позади твоих мыслей и чувств, брат мой, стоит могучий повелитель, неведомый мудрец, — он называется Сам. Так говорил Заратустра». Этот «Сам» живет не
пониманием, не мыслями, а тем, что непосредственно исходит из глубочайших глубин человеческой души.
Это одновременное обсуждение многого не только не мешало ясности
понимания, но, напротив, было вернейшим признаком того, что они вполне понимают
друг друга».
Всегда будет два враждебных стана, никогда одни не поймут
других, всегда будут упрекать их в поверхностном
понимании или даже в намеренном непонимании учителя.
В словах, в тоне его, во взгляде чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, что он был лишен сил
понимания, но потому, что он понимал что-то
другое, такое, чего не понимали и не могли понимать живые, и что поглощало его всего».
Моими подмостками будет земля, а ближайшей сценой Рим, куда я еду, этот Вечный город, как его здесь называют с глубоким
пониманием вечности и
других простых вещей.
Я этому несколько удивился, потому что венгерцы, в моем тогдашнем
понимании, были те люди, которые носят по селам лекарственные снадобья да янтарные четки и крестики; но Пенькновский разъяснил мне, что есть еще и
другие венгерцы — очень храбрые, и что вот с теми-то он как нельзя более заинтересован в их революции.
Но возможно и
другое понимание.